Форум суспендед

цитата:

Конечно нужно запретить. Мы всё-таки русские. И не смотря на то, что на нашей территории живут разные народы, мы не должны позволять им вносить свои обычаи в нашу культуру. Дорогие мусульмане: - " Хотите жить на нашей земле - присоединяйтесь к нашим обычаям! " Россия - не Америка! А на месте нашего государства, я бы вспомнила исконно русские обряды и традиции, которые так старательно вытесняються и ни как не отмечаются. И начинать нужно с Москвы и Питера.

(один из комментариев на статью Москву избавят от "кровавых зрелищ" на мусульманских праздниках<\/u><\/a>)

Что хочу спросить: откуда у русских такая непогрешимая и наглая уверенность, что Россия - страна исключительно для ~~белых~~ русских, а прочие ~~негры~~ гости должны жить по их "обычаям"? Причем такая точка зрения характерна не только для маргиналов, но практически для всех. Даже коммунисты так считают (интернационалисты которые), о чем можно прочитать в блоге у пламенного интернет-коммуниста Коммари. Русские - хозяева, все остальные - гости. Но простите! Когда Татарстан попытался как-то обособиться со своим суверенитетом, Москва это ему не позволила. Сейчас у нас и не упоминается о нем больше. То есть ни о каком отделении и вычленении из РФ и речи быть не может, получается. Но выходит, что татары не гости, а принудительно удерживаемые... дикари? То же самое могу сказать об остальных национальных республиках, входящих в состав РФ, в которых титульная нация исповедует ислам.

Про курбан-байрам как праздник ритуального жертвоприношения могу сказать, что он ПОЯВИЛСЯ только в последние годы. Но сами татары в этом не виноваты. Виновата российская власть, насильственно прививающая всем религиозную "духовность". При советской власти никаких кровавых жертвоприношений у нас в Татарии не было. Не просто кровавых ритуалов, но и самого во этого праздника не-бы-ло. Моя бабушка со стороны мамы - татарка родом из татарского села, и при том, что дядя у нее был мулла, а сама она иногда (я помню) шептала какие-то мусульманские молитвы, "умывая" ладонями лицо (т. е. была верующей), она ни-ко-гда не праздновала курбан-байрам! Хотя пироги она пекла отменно, но только на дни рождения и на общие праздники типа 1 Мая, 7 Ноября, 8 Марта и Нового года.
Всё это ритуальное безобразие появилось как ответ на выпячивание русскими своей православной "духовности", Рождества, Пасхи и прочих религиозных "обычаев". И в ответ на наглое объявление территорий, на которых исконно живут другие национальности, - своими, русскими, где все прочие - лишь только "гости". Насильственно удерживаемые причем.

Хотя русские и называют этот мусульманский обряд кровавым и отвратительным, потому что им отвратительны сами мусульмане, еще в советские годы русский изысканный интеллектуал Андрей Битов, ВОСТОРГАЛСЯ ЭТИМ ОБРЯДОМ, но не у мусульман, а у христиан. В книге "Путешествие из России", где он затаив дыхание, с восторгами и закатываниями глаз, писал о грузинских и армянских монастырях, он рассказал в частности о духовном центре армян - Эчмиадзинском монастыре, где издавна принято устраивать жертвоприношения животных по любым поводам - родился ли ребенок, умер ли родственник, случилось ли какое-то событие: нужно совершить матах - принести в жертву животное. Да, это не делается на улицах городов. Это делается на территории монастыря. Но разве от этого кровавый ритуал перестает быть кровавым, отвратительным и жестоким? Вот с каким умилением об этом пишет интеллектуал и эстет, писатель, президент российского ПЕН-клуба, верующий, православный христианин Андрей Битов. (Может сначала показаться, что с иронией -- но нет, сквозь тщательно выписанную вроде бы иронию пробивается настоящее, истинное чувство, когда у него вырывается: "и хорошо мне вдруг, так по-детски хорошо!")

АНДРЕЙ БИТОВ. УРОКИ АРМЕНИИ (1967 - 1969)

Связь времен

Я мечтал бы жить сию секунду. В эту секунду, и только ею. Тогда бы я был жив, гармоничен и счастлив. Живу же я где-то между прошлым и настоящим собственной жизни в надежде на будущее. Я хочу ликвидировать разрыв между прошлым и настоящим, потому что разрыв этот делает мою жизнь нереальной, да и не жизнью. Я все надеюсь с помощью чудесного усилия оказаться исключительно в настоящем времени и тогда уже не упустить его более, с тем чтобы жизнь моя вновь обрела непрерывность от рождения до смерти.

Даже внутри одной жизни отношения со временем (физическим) так сложны. А если к этому прибавить отношения со временем историческим? А если продолжить мысленным пунктиром отрезок личного времени в прошлое и будущее, за твои временные границы? Если взять твои отношения уже не с историческим временем, а с временем истории? И если соотнести время истории с временем вечности?

Голова, конечно, кружится. И разве бы она кружилась, если бы ничего тебя с этой бездной не связывало? Что связывает времена? И что связывает тебя с временами?

Для простоты употребления времена связывают историей...

«Да и есть ли история? Существует ли объективно? Не есть ли она наше случайное отношение к времени?» и т.д. — такие мысли однажды посетили меня...

...В воскресенье необходимо было ехать в Эчмиадзин. На воскресную службу. Мой друг со мной не поехал, препоручил брату. Правда, тому были у него свои уважительные причины, но теперь мне почему-то кажется, что его всегдашнее сопротивление перед новым посещением любимых Мекк тут не присутствовало, что ему просто неинтересно было ехать в Эчмиадзин.

Но мне-то туда обязательно надо было ехать. Будет католикос. Будет петь преемница Гоар... И вообще — посмотреть.

Толпы людей на автобусных остановках — все в Эчмиадзин, Эчмиадзин. Уже эти-то, свои люди, сколько раз видели и слышали, а едут — это еще убеждало меня. Толпа была очень интеллигентна.

Толпа интеллигентов — не часто встречающийся вид толпы и зрелище довольно удивительное. Каждый полагает себя не подчиненным законам толпы, а все вместе все равно составляют толпу.

Это самая неискренняя толпа из всех возможных. Сдавленный и стиснутый со всех сторон, интеллигент-ценитель тем не менее полагает себя продолжающим существовать в своем личном пространстве. Это очень видно на всех лицах. На лицах у них, напряженно и вытянуто, выражено, будто это не их толкают и не они сейчас остро и больно оттопыривают локоть. Подчиняясь законам толпы, интеллигент все-таки полагает себя единственным носителем истинных побуждений в бессмысленной толпе. И видеть столько масок отдельности друг от друга на лицах, отстоящих одно от другого на несколько сантиметров, по меньшей мере странно. Так и я имел отдельное от этого удивительного наблюдения лицо, пока не успокоился лицезрением поразительно красивой девушки с таким пряменьким золотеньким крестиком на шее, полупогруженным в удивительную ложбинку. Я мог смотреть на нее сколько угодно — деться ей от меня в этой душегубке было некуда. Ей же разрешалось лишь не смотреть на меня сколько угодно.

Так выдохнуло нас наконец в светлое пространство, и мы разжались с поспешностью.

Но тут уже, на просторе, начались радостные оклики и рукопожатия. Тут был «весь Ереван», и все звали брата моего друга, а я пожимал руки в качестве друга его брата, то есть и его друга, и после рукопожатия уже был другом тому, кому только что пожал руку. Это тоже могло показаться странным, до какой степени все были незнакомы в автобусе, прижатые друг к другу, и как вдруг все стали радостно узнавать друг друга, как только обрели возможность увидеть себя в нескольких метрах от знакомого. Тут узнавали друг друга не при приближении, а при удалении — так получалось. Это подтвердилось, когда все набились в храм: имея десять знакомых на один квадратный метр, снова перестаешь быть с ними знакомым. Но тут уже можно было внутренне сослаться на сосредоточенность и благоговение.

Ну, я населил это пространство и теперь могу рассказать о том, что видел. То есть у меня несколько другая задача: рассказать, как я не видел.

Мы прошли в парк, и перед нами вырастало древнее тело огромного храма. Почему-то казалось, что он построен в конце прошлого века, а не шестнадцать веков назад; может, так тщательно и давно следили за его состоянием, так все подновлялось и заменялось, что уже все и заменено, и хотя формы те же, но таким новым не может быть храм, такой новой бывает только посуда. Вдруг реально: свежая кровь на стене, кровь и должна быть свежая — понятно. «Что это?» — «Это бьют голубей, головой об стенку». — «Для чего?» — «Приносят в жертву». — «Кому?» — «Богу». Тут же и мальчишки вдруг видимыми стали, хотя и до этого поблизости толклись; голуби у них живые, связками, на продажу для жертвоприношений — тоже нормальные мальчишки, своего возраста, не старше и не моложе. Дальше, кажется, мы в храм протискались... Толпа из автобуса, но — в храме; служба идет, ритуал — все чинно, красиво: что за одежды, какие лица! Справа, чуть ли не на эстраде, певица поет, замечательно поет, голос — дивный, заслушаешься, про музыку и говорить нечего — музыка.

Так мне вдруг и бросился в глаза какой-то базар: в одном месте служат, в другом поют, в третьем молятся, в четвертом глазеют. То есть совершенно непонятно, что происходит. В чем дело? Да верующих же нет! Полно, битком, дышать нечем, цыпочки и шея болят, а верующих нет. То есть направо — филармония. Налево — театр. Сзади — любопытство. И лишь впереди, на коленях, тщеславие завсегдатая. А кто протолкался вперед — уже и насмотрелся, да назад ходу нет. А служба течет своим чередом, а таинство ее никому не понятно. Рассмотрели одежды и лица, понюхали курения, но одежды и через десять минут те же, и лица, и запах — развитие неясно. И я... Почему я так все это вижу? Чем у меня голова забита!.. Просто срам.

Тут хоть ребенок заплакал искренне — маму потерял, такое облегчение на лицах: понятное это, ребенок плачет, даже души в телах задвигались — по-понятному, сочувствие. И рад бы от стыда хоть знамением себя осенить, да тоже никак не запомнить, с какой стороны на какую и сколько перстов сложить. «Католикос! Католикос!» — наконец оживилась толпа. Вот кого выстаивали-то!

И такое передвижение началось, чтобы подвинуться поближе, водоворотики и вороночки образовались, меня к выходу вытолкнуло, а я и рад — свет, воздух! — божественное пространство. Но все, кто стремился к цели, просчитались: католикос прошел другим путем, где не ждали. Прошел между могильных плит, таких же, как он, католикосов (где-то и ему тут будет плита), — и никого там народу не было. Один я. Прошел он сквозь меня, будто меня и не было, и ветерок поднял. Окаменел я, ветерком этим обдуваемый, тут-то меня толпа и растоптала...

Очнулся я на полянке, рядом — брат друга, порадовались, познакомил он меня с певицей, пригласили нас на травку, стали потчевать так просто, так естественно — ешьте, пейте! Здесь такой народ сидел замечательный! Пока все там в храме культурно развлекались, скучая, тут ели под открытым небом жертвенных барашков: всех угости, а сам своего барана не ешь... Ешь, пей, славь Господа! На одной земле сидим, под одним небом, всем делимся, ничего друг у друга не просим! Мир на лицах, мир на миру. Опять чудесная жизнь окружает нас, люди! Вон баранчика, такого трогательного, повели, с красной ленточкой на шее, сейчас его зарежут... А там, в каменном мраке, в пламенном и жирном аду, шашлык из него сделают и тем шашлыком тебя угостят... А там женщина куру какой-то бедной старушонке вручила, по-настоящему ей бы надо куру эту приготовить и угостить, но готовить неохота, можно и так отдать, пусть та старушка потом сама себе сготовит... Главное — отдать свое и, что отдашь, того самому не есть... Сижу это я, в одной руке вино, в другой — шашлык, в лаваш завороченный, вокруг меня чужая речь — и хорошо мне вдруг, так по-детски хорошо! Пропало на секунду время, как только, наверно, в молитве да в счастье бывает, когда Господь слышит... А уж на эту поляну он непременно бросит взор — это будет для него воскресный отдых.

А нас уже и на свадьбу пригласили, и еще к одному знакомому брата друга в гости, и еще к одному знакомому знакомого, и еще к одному незнакомому. Улыбнулся Господь поневоле, уголком рта...

Ну и что же? Что за водоворот времен закружил меня? Церкви тысяча шестьсот лет, но крыше ее один год, христианству две тысячи лет, а жертвоприношениям — десять тысяч; сноб вошел в храм лет десять назад, а люди следуют обычаю не первую сотню лет, газетка под пир подстелена вчерашняя, а небо над нами вечно, католикосу шестьдесят, а мне тридцать — боже! — а певице — двадцать пять, а кто-то еще и не родился и неба еще не видал!

Из каких разных времен пришли сюда жертвоприношения и снобы, служба и филармония, постройки и пристройки, текст и пение его! Каша, водоворот, стремнина времен в секунде настоящего времени.

История в своей последовательности трещит по швам. Связывает времена лишь то, что было всегда, что не имеет времени и что есть общее для всех времен. У вечного нет истории. История есть лишь для преходящего. История есть у биологии, но ее нет у жизни. Она есть у государства, но ее нет у народа. Она есть у религии, но ее нет у Бога.

=======================================================================

Католикос Всех Армян, Гарегин II: "С 1962 г. Армянская Церковь состоит во Всемирном Совете Церквей и поддерживает связи с другими братскими церквями. Однако более близкие отношения у нас с Русской Православной церковью. Отношения эти отражают теплые отношения между нашими народами и государствами. В смысле богословия наша Церковь, как восточная ортодоксальная, гораздо ближе к семье православных церквей".

Форум » » Про Курбан-байрам
	перенос

ФОРУМ СУСПЕНДЕД