zavr пишет:
| цитата: |
| Почему? Обычный, изрядно настопиздивший скулеж про то, как чижело было жить "простому еврейскому антиллихенту" |
|
Откуда ты взял, что Аскольдов еврей? Я как-то даже не думал в этом копаться. Копни ещё, может К.Паустовский тоже был евреем.
Эта маленькая выдержка из "Повести о жизни" Константина Георгиевича Паустовского производит очень сильное впечатление.
Аттестат зрелости
Выпускные экзамены начались в конце мая и тянулись целый месяц. Все классы были уже распущены на летние каникулы. Только мы приходили в пустую прохладную гимназию. Она будто отдыхала от зимней сутолоки. Шум наших шагов разносился по всем этажам. В актовом зале, где шли экзамены, окна были распахнуты. Семена одуванчиков летали в свете солнца по залу, как белые мерцающие огоньки. На экзамены полагалось приходить в мундирах. Жесткий ворот мундира с серебряным галуном натирал шею. Мы сидели в саду под каштанами в расстегнутых мундирах и ждали своей очереди. Нас пугали экзамены. И нам было грустно покидать гимназию.
Мы свыклись с ней. Будущее рисовалось неясным и трудным, главным образом потому, что мы неизбежно растеряем друг друга. Разрушится наша верная и веселая гимназическая семья.
Перед экзаменами в саду была устроена сходка. На нее созвали всех гимназистов нашего класса, кроме евреев. Евреи об этой сходке ничего не должны были знать. На сходке было решено, что лучшие ученики из русских и поляков должны на экзаменах хотя бы по одному предмету схватить четверку, чтобы не получить золотой медали. Мы решили отдать все золотые медали евреям. Без этих медалей их не принимали в университет. Мы поклялись сохранить это решение в тайне. К чести нашего класса, мы не проговорились об этом ни тогда, ни после, когда были уже студентами университета.
Сейчас я нарушаю эту клятву, потому что почти никого из моих товарищей по гимназии не осталось в живых. Большинство из них погибло во время больших войн, пережитых моим поколением. Уцелело всего несколько человек.
Вот так. А Елеонора Рузвельт писала своему жениху и будущему мужу (примерно в то же время, что и Паустовский), который вернулся в колледж после лета: «Надеюсь, что твои друзья уже тоже в колледже, и ты не должен будешь проводить время с одними евреями».
Я прочитала это в книге о Рузвельтах, и автор книги сделал сноску, что в те годы в аристократических семьях Америки было принято пренебрежительное отношение к евреям. К «чести» ФДР можно сказать, что он сохранил это же отношение к евреям до конца своей жизни, и ярко проявил его во время Второй Мировой Войны.
Неизвестный рассказ К.Г.Паустовского
Недавно знакомый писатель рассказал мне эту удивительную историю.
Писатель этот вырос в Латвии и хорошо говорит по-латышски.
Вскоре после войны он ехал из Риги на Взморье на электричке.
Против него в вагоне сидел старый, спокойный и мрачный латыш.
Не знаю, с чего начался их разговор, во время которого старик
рассказал одну историю.
- Вот слушайте,- сказал старик.- Я живу на окраине Риги. Перед войной
рядом с моим домом поселился какой-то человек. Он был очень плохой
человек. Я бы даже сказал, он был бесчестный и злой человек. Он
занимался спекуляцией. Вы сами знаете, что у таких людей, нет ни
сердца, ни чести. Некоторые говорят, что спекуляция - это просто
обогащение. Но на чем? На человеческом горе, на слезах детей и реже
всего - на нашей жадности".
Он спекулировал вместе со своей женой. Да...
И вот немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в "гетто" с тем, чтобы
часть, убить, а часть просто уморить с голоду.
Все "гетто" было оцеплено, и выйти оттуда не могла даже кошка. Кто
приближался на пятьдесят шагов к часовым, того убивали на месте.
Евреи, особенно дети, умирали сотнями каждый день, и вот тогда у моего
соседа появилась удачная мысль - нагрузить фуру картошкой, "дать в
руку" немецкому часовому, проехать в "гетто" и там обменять картошку
на драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у запертых
в "гетто" евреев. Так он и сделал, Перед отъездом он встретил меня на
улице, и вы только послушайте, что он сказал. "Я буду,- сказал он,-
менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети". - Почему?-
спросил я. - А потому, что они ради детей готовы на все и я на этом
заработаю втрое больше. Я промолчал, но мне это тоже недешево
обошлось. Видите? Латыш вынул изо рта потухшую трубку и показал на
свои зубы. Нескольких зубов не хватало. - Я промолчал, но так сжал
зубами свою трубку, что сломал и ее, и два своих зуба. Говорят, что
кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь бросилась не в голову, а
в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые, будто их налили железом. И
если бы он тотчас же не ушел, то я, может быть, убил бы его одним
ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому что отскочил от меня и
оскалился, как хорек... Но это не важно. Ночью он нагрузил свою фуру
мешками с картошкой и поехал в Ригу в "гетто". Часовой остановил его,
но, вы знаете, дурные люди понимают друг друга с одного взгляда. Он
дал часовому взятку, и тот оказал ему: "Ты глупец. Проезжай, но у них
ничего не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь обратно со своей
гнилой картошкой. Могу идти на пари". В "гетто" он заехал во двор
большого дома. Женщины и дети окружили его фуру с картошкой. Они молча
смотрели, как он развязывает первый мешок. Одна женщина стояла с
мертвым мальчиком на руках и протягивала на ладони разбитые золотые
часы. "Сумасшедшая! - вдруг закричал этот человек.-Зачем тебе
картошка, когда он у тебя уже мертвый! Отойди!" Он сам рассказывал
потом, что не знает - как это с ним тогда случилось. Он стиснул зубы,
начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю. "Скорей! -
закричал он женщинам.- Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не
шевелятся и молчат. Скорей!" Матери, торопясь, начали прятать
испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. Вы понимаете, у
женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они ведь знали,
что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по
сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины
целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во
весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и
выдаст всех. Но дети молчали. Знакомый часовой заметил его издали и
крикнул: "Ну что? Я же тебе говорил, что ты глупец. Выкатывайся со
своей вонючей картошкой, пока не пришел лейтенант". Он проехал мимо
часового, ругая последними словами этих нищих евреев и их проклятых
детей. Он не заезжал домой, а прямо поехал по глухим проселочным
дорогам в леса за Тукумсом, где стояли наши партизаны, сдал им детей,
и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал, что немцы
отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток. Когда
окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги... Старый латыш
помолчал. - Теперь я думаю,- сказал он и впервые улыбнулся,- что было
бы плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком.
Константин Георгиевич Паустовский
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
